25 мая — день рождения бывшего министра иностранных дел Туркменистана Бориса Шихмурадова, ему исполняется 75 лет. А в 2002 году он без вести пропал в туркменских тюрьмах, после того как его обвинили в попытке государственного переворота и покушения на жизнь тогдашнего президента Туркменистана Сапармурада Ниязова. С тех пор о Шихмурадове никто ничего не знает. Более 20 лет связи с внешним миром нет не только у него самого, но и у любого, кто мог видеть его в местах заключения. В Туркменистане дважды сменился президент. В правительстве, парламенте, руководстве силовых структур не осталось практически никого со времен работы Шихмурадова в МИДе и позже — оппозиционной деятельности. Родные, близкие, друзья туркменских политзаключенных не оставляют надежду узнать правду об их судьбах. Многие, в частности, ждут, что власти наконец сочтут возможным рассказать, что случилось с Борисом Шихмурадовым — одним из самых ярких туркменских политиков и государственных деятелей периода независимости. Пока же мы попросили известного российского журналиста и политолога Аркадия Дубнова поделиться воспоминаниями о своей работе в центральноазиатском регионе и дружбе с Борисом Шихмурадовым.
— Для начала расскажите, пожалуйста, как вы вообще попали в Центральную Азию? Почему именно этот регион привлек ваше внимание?
— На самом деле это произошло достаточно случайно. В начале 1990-х годов я был заместителем главного редактора газеты «Демократическая Россия», которая вскоре прекратила свое существование. Я ушел работать политическим обозревателем в еженедельник «Новое время», а вскоре одновременно стал сотрудничать с русской службой радио «Свобода».
Так вот, в качестве обозревателя «Нового времени» я оказался в составе президентского пула Бориса Ельцина. Соответственно, я ездил с ним туда, куда мне было интересно. А интересно мне было сопровождать его в визитах по странам бывшего Союза. Это была болезненная ситуация, когда многие люди, в том числе русские, проснувшись в декабре 1991 года, вдруг обнаружили, что они теперь живут в другой стране и стали для России иностранцами. Надо было оказаться на их месте, чтобы понять их драму.
Это была одна из важнейших политических проблем для Кремля. Ну и сам я... Мне шел уже пятый десяток, я достаточно хорошо знал жизнь и понимал всю остроту этой ситуации.
И вот, если я не ошибаюсь, в декабре 1993 года Ельцин поехал с визитом в Туркменистан, который выразил готовность подписать соглашение о двойном гражданстве с Россией. Это во многом должно было решить проблемы тех людей. Я хорошо помню, как на церемонии подписания соглашения встретились Ельцин и Сапармурад Ниязов, который тогда еще не носил звание Туркменбаши Великого. После этого первый зеленый туркменский паспорт был вручен Ельцину.
— В смысле, Ельцина признали гражданином Туркменистана?
— Да, он получил туркменское гражданство. Это была, конечно, всего лишь имиджевая картинка, которая должна была всех немножко умиротворить. В первую очередь успокоить требовалось русских, живущих в Туркменистане...
Но надо сказать, что Туркменистан в любом случае был чрезвычайно важен для Москвы сам по себе. Он воспринимался как огромная кладовая для основанного в 1989 году «Газпрома», который покрывал большую часть своих экспортных обязательств туркменским газом. Но это не могло продолжаться, потому что Туркменистан стал независимым.
Президент России Борис Ельцин демонстрирует свой паспорт «Почетного гражданина Туркменистана». Ашхабад, декабрь 1993 года. Фото: DIMA TANIN / AFP
Лишь много лет спустя я узнал, что при распаде СССР Ниязов был в восторге от своего нового статуса полного хозяина страны и ее газа. Он сразу понял, что хочет впредь рулить всем: и добычей газа, и продажей... Он вступил в долгую изнурительную борьбу с Ремом Вяхиревым — первым главой «Газпрома», бывшим замминистра газовой промышленности Советского Союза, который вместе с Виктором Черномырдиным сумел преобразовать данное министерство в компанию.
В таком контексте установление доверительных отношений с Туркменистаном было очень важно для Кремля, и Ельцину это внятно объяснили... А может, он и сам это понимал. Так или иначе, началась игра в догонялки: Россия хотела сохранить влияние, а Туркменистан пытался доказать, что с ним больше нельзя обращаться так же, как в советские времена.
— Но в итоге Туркменистану ведь удалось стать едва ли не самой далекой от России страной СНГ. То есть убежал он в этих догонялках далеко...
— Я бы не сказал, что изначально, в начале девяностых годов, он стремился бежать далеко. Да и у Москвы еще не было таких центростремительных намерений... Хотя, конечно, был заключен Договор о коллективной безопасности. Не ОДКБ, а просто ДКБ. Его подписали 15 мая 1992 года в Ташкенте, и Туркменистан уже тогда к нему не присоединился. Да, это действительно правда...
— Так все же, как вы познакомились с Борисом Шихмурадовым?
— Мое знакомство с ним состоялось в 1994 году. Он приехал в качестве министра иностранных дел в Москву, и я захотел взять у него интервью. Он казался мне интересным. Мы с ним ровесники, он старше меня буквально на пару месяцев. И по образованию он журналист... Он окончил журфак МГУ, кажется. Потом работал в советских посольствах в Пакистане и Индии... И вот уже оттуда его забрал в качестве дипломата Ниязов.
Насколько я помню, это была Индия. Ниязов приехал туда и увидел, что в советском посольстве есть грамотный сотрудник, имеющий туркменские корни. У Бориса Оразовича отец туркмен, а мать армянка. Для Ниязова этого было достаточно, чтобы предложить работу.
Борис согласился и сначала получил должность замминистра, а потом и министра... Ведь изначально никакой туркменской дипломатии не было, все приходилось делать на ходу. МИД собирали буквально с нуля.
— Ну правильно, раньше страна не была независимой, откуда там дипломаты?
— Вообще-то, например, в Беларуси и Украине они имелись, потому что эти советские республики считались членами ООН. Там были свои министерства иностранных дел. Но, да, в Туркменистане такого не было.
В общем, я пришел на встречу к Шихмурадову в Посольство Туркменистана в Москве. Он меня принял в кабинете посла, деликатно попросив того покинуть помещение. Я включил диктофон, предупредив, что это интервью сразу и для «Нового времени», и для радио «Свобода». И вот он мне рассказал о Туркменистане, о новой политике... Мы говорили о перспективах этой страны, о том, что она при газе, так что может рассчитывать на прекрасное будущее, все будут сыты и довольны.
Но уже тогда стиль правления Ниязова был вполне себе феодальным. Он хозяин, а все кругом должны на коленях ползать и руки ему целовать. Лишь позднее мир облетела знаменитая фотография, на которой один из туркменских чиновников действительно целует Ниязову руку, но тенденция складывалась уже в начале 90-х.
Соответственно, я задал вопрос: «Борис Оразович, а как вы объясните, что у вас там преследуют диссидентов, правозащитников?» И назвал конкретные фамилии. Он замялся и «поплыл», и вырулить его на конкретику никак не удавалось. Наконец он предложил как-нибудь потом поговорить об этом отдельно. Я ответил, что на радио «Свобода» не поймут, если в интервью не будет поднята данная тема. Он немножко растерялся и сказал — «Ладно, оставьте, как есть». Так я и сохранил в тексте всю невнятность ответа.
В итоге я ушел, испытывая легкое удовлетворение от того, что мне удалось его, как говорил Шукшин, «срезать». Я прошел по переулку метров пятьдесят... Слышу, меня кто-то догоняет. Вижу, бежит сотрудник посольства, молодой парень. Подбегает ко мне и что-то дает, мол, Борис Оразович просил вам передать презент от чистого сердца, потому что на Востоке так принято обозначать знакомства. Разворачиваю — часы «Полет» Первого московского часового завода... Я сразу понял, что никаких подарков брать не буду, но как не обидеть?
И я говорю: «Знаете, я давно мечтал о японских часах... А такие, наши, у меня уже есть. Так что нет, спасибо». Парень, немножко смущенный, взял часы назад и ушел восвояси.
Не помню, обсуждали ли мы потом, когда стали друзьями, эту тему напрямую... Но в целом у меня сложилось впечатление, что Борис оценил мой отказ, к тому же сделанный в такой форме, чтобы никого не оскорбить.
Но вообще я почуял, что этот человек отличается от зашкваренных чиновников, которых тогда было пруд пруди, особенно в Центральной Азии. Я на тот момент, к 1994 году, был уже известен в регионе. Начинал я с акаевской Киргизии, был знаком с самим Аскаром Акаевым. Присутствовал в Таджикистане при восхождении Эмомали Рахмона, когда там шла гражданская война... Я много писал и про власть, и про оппозицию. Мои оценки таджикской ситуации дошли до президента Узбекистана Ислама Каримова, так что я и с ним познакомился…
С Президентом Узбекистана Исламом Каримовым. Ташкент, 1995 год. Фото из личного архива А. Дубнова.
То есть на момент знакомства с Шихмурадовым я уже понимал, что я им интересен не менее, чем они мне. Среди российских журналистов тех лет не было других, стойко интересовавшихся ситуацией в Центральной Азии. Тогда в России своих событий хватало. Я стал едва ли не единственным экспертом по региону, если не считать нескольких русскоязычных журналистов родом оттуда.
— А вы часто бывали в регионе?
— Да, я использовал любую возможность сесть кому-то на хвост. Если в нужные страны летел министр иностранных дел Андрей Козырев, я отправлялся с ним. Если в регионе проходили какие-то конференции, я делал себе командировки от радио «Свобода».
— Кстати, сейчас нереально представить, чтобы в Туркменистан впускали журналиста радио «Свобода», а министр иностранных дел давал ему интервью. Тогда с этим было проще?
— Да, сейчас совсем другая эпоха... Хотя тогда отношения с западными СМИ в этих республиках были тоже непростыми. В первую очередь от них старался дистанцироваться Узбекистан во главе с Каримовым. Эта страна испытывала большое напряжение, в том числе в связи с таджикской войной, которая грозила переносом исламского радикализма в Узбекистан. Тем более, почва была подготовлена, среди узбеков сильны религиозные устремления...
Впрочем, я ухожу в сторону. Несмотря на все препятствия, и западные СМИ, и Human Rights Watch, и другие подобные организации работали в регионе до какого-то момента. Лишь потом их начали гонять и постепенно, шаг за шагом, избавились от всех западных институтов и их представителей.
В общем и целом Туркменистан тоже был в этом ряду. Хотя вы правильно сказали, что он уже тогда несколько отдалился и обособился... Дело в том, что газовые ресурсы превратили страну в выгодный частный бизнес для Ниязова. Он не хотел этим бизнесом делиться с кем бы то ни было и потому старался дистанцироваться от всех, кто мог ему навязать какие-либо корпоративные правила. Его принцип был — отдавать газ на границе Туркменистана — и точка. Все дальнейшие газопроводы, инфраструктура — дело покупателей.
— Борис как глава МИД поддерживал эту политику?
— Борис был романтиком. Но он действительно сделал довольно много, чтобы политика Туркменистана была вот такой, изоляционистской. Именно он придумал статус постоянно действующего нейтралитета.
— Так это он придумал?
— Да, он автор этой идеи, которая была с энтузиазмом подхвачена Ниязовым. И с тех пор власти Туркменистана на протяжении многих лет ссылаются на нейтралитет как на основу всей внешней политики.
Также Шихмурадов придумывал удачные пиар-ходы для Ниязова. Например, лозунг «Халк, Ватан, Туркменбаши» («Народ, Родина, Туркменбаши») сформулировал именно он.
— А чего он сам хотел? В чем был его романтизм?
— Не могу сказать определенно. Мы все тогда мечтали непонятно о чем... Никто не мог сформулировать, как будет выглядеть прекрасный Туркменистан будущего. Но все верили, что важно добиться самостоятельности страны. А так... Богатства огромные, народу мало, Каспийское море рядом. Как говорится, ешь — не хочу! Работай только, и будут туркмены самым счастливым народом...
Но реальность опрокинула все надежды Бориса, и реальность эта называлась Сапармурад Атаевич Ниязов.
Он, конечно, был уникальный человек, эдакий самородок. Он был очень не глуп. Крестьянский сын, чужой среди советской элиты. Делал карьеру, естественно, по партийной линии... В начале перестройки он был послан работать в Москву, в аппарат ЦК — это было повышение. Потом он, набравшись опыта, должен был вернуться в Туркменистан на более высокие позиции. Собственно, так и получилось. Когда Михаил Горбачев начал проводить чистку национальных кадров и расставлять своих людей по столицам, Ниязов подвернулся под руку.
Далее ему предстояло выжить в аппаратной борьбе. Туркменистан — это очень сложная страна, это нация племен. Но Ниязов выжил и попал на самый верх пирамиды. Когда развалился Союз, он сумел организовать такие президентские выборы, на которых ему была гарантирована победа. Много лет спустя я узнал, как он это сделал. Работая над одной из своих книг, я встречался с бывшим вице-премьером Туркменистана. В 1991 году он был вторым человеком в стране после Ниязова.
И вот он мне рассказал, что Ниязов пригласил лидеров всех туркменских племен с собой в поездку в Саудовскую Аравию. Там он у священного камня взял с них всех клятву не выставлять свои кандидатуры на выборах. Так он полностью избавился от конкурентов... А еще он разумно назначил всех племенных лидеров вице-премьерами, что обеспечивало баланс сил.
— А сам Ниязов был текинец?
— Да, он из племени теке. На самом деле туркмены исторически признавали главенство этого племени. А благодаря клятве у священного камня, Ниязов выиграл выборы вообще в безоблачной обстановке.
Туркменистан, на самом деле, изначально показал не самую плохую картинку среди постсоветских стран. Там не было войн, как в Таджикистане. Не было противостояния между севером и югом, как в Кыргызстане, из-за чего президенты постоянно сменяют друг друга. Изначально там не было даже столь жесткого режима, как в каримовском Узбекистане. Возможно, это объяснялось близостью афганской границы... Властям до определенного времени было о чем беспокоиться...
— Кстати, вы с Шихмурадовым ведь ездили в Афганистан и вели переговоры с талибами?
— Да, это было в 1999 году. Тогда в первый раз талибы удержали власть в Кабуле. Нужно было найти какой-то баланс внутри Афганистана, примирить этих моджахедов между собой... Борис выдвинул инициативу: по его мнению, именно Туркменистан мог стать одним из главных миротворцев.
Дело в том, что Туркменистану всегда удавалось поддерживать хорошие отношения с Афганистаном, во всяком случае, по линии границы. Там жило множество этнических туркменов — потомков басмачей, бежавших от советской власти. Туркменистан всегда старался завозить соседям гуманитарную помощь, надеясь на ответную лояльность.
(слева направо) Аркадий Дубнов, Борис Шихмурадов, министр иностранных дел Афганистана мулла Мутаваккиль, замминистра иностранных дел Туркменистана Ораз Бердыев. 1999 год. Фото из архива Gundogar.media
Борис решил, что сможет примирить всех: талибов, полевого командира Шах Масуда, заинтересованные страны (Пакистан, Узбекистан, Россию)... И он пригласил меня в эту поездку, потому что мы с ним тогда уже дружили. Это была забавная командировка. Я тогда познакомился с тем самым легендарным Шах Масудом, это была интересная встреча.
А еще я именно тогда понял, что Борис амбициозен, очень изощрен как дипломат и хорошо представляет себе интересы Туркменистана.
— А разве это соответствует идее нейтралитета? Вот сейчас власти Туркменистана точно не будут вмешиваться в дела Афганистана и других стран.
— Скорее всего, так и есть. Сейчас у туркменского руководства нет такой цели. Но тогда в Афганистане было чрезвычайно горячо. Нет, там всегда горячо, и сейчас тоже... Но тогда было даже хуже, и это волновало многие страны. Это было до 11 сентября, еще не было там американцев. Советские шурави покинули данную территорию в 1989 году... Так что там образовалось эдакое пространство возможностей для всех, кто хотел контролировать Афганистан: страну, испокон веков находившуюся в фокусе внимания всех империй — и Британской, и Российской, и даже Османской.
В поездке у Бориса был спутниковый телефон, по которому он связывался с Ниязовым. И вот однажды мы ехали по Кабулу, остановили машину, и он позвонил в Ашхабад... Слушая беседу министра иностранных дел и президента, даже я, человек не восточный, понял, насколько виртуозно Шихмурадов делал вид, будто подчиняется. Тот на самом деле вообще ничего не понимал в ситуации в Афганистане. Но министр умело делал вид, что именно Ниязов тут главный. На самом же деле все делалось исключительно по той схеме, что рисовал сам Борис.
Была еще одна замечательная история, когда мы должны были поехать к лидеру Талибана мулле Омару. В какой-то момент меня высадили из машины, сказав, что я кяфир, неверный и дальше я не поеду. Борис пытался объясниться с ними, но вскоре понял, что это бесполезно, и отправился дальше на встречу без меня.
— А он был правоверный?
— Ну, на самом деле я думаю, что он был просто советский человек. Но все же он был по отцу мусульманин. А я... Вообще-то я даже не знаю, поняли ли они, что я еврей. Может быть, если бы поняли, то было бы еще гораздо хуже. Там с этим в те годы было жестко.
В итоге он встретился с этим легендарным муллой, ныне давно покойным основателем Талибана. Мулла Омар был одноглазым. Борис был циничный человек со здоровым чувством юмора и, когда вернулся, долго рассказывал мне, насколько трудно общаться с таким собеседником. Он никак не мог понять, куда смотрит его глаз. Всю беседу он только и делал, что пытался поймать взгляд лидера Талибана.
Потом мы заезжали в другие города... Встречи были интересными, но не очень полезными. Туркменистан — хотя и дружественная для Афганистана страна, но по большому счету это не тот посредник, который мог предложить устраивающую талибов формулу взаимоотношений с внешним миром.
Между тем, это были уже те времена, когда Борис испытывал все большее разочарование от того, чем он занимается и кому он служит.
— Своего рода кризис среднего возраста?
— Нет... Кризис амбициозного политика, который вдруг обнаружил, что его амбиции не имеют никакого основания, кроме природных личных данных и интеллектуальных возможностей. Он не имел политических ресурсов, не принадлежал к тем самым племенам и кланам. А без этого в Туркменистане никак нельзя. Фактически, Борис был обречен до конца прислуживать Ниязову, у которого ресурсы были.
У главы МИД не было шансов продолжать свою линию по строительству того совершенного государства, о котором он мечтал. Нарастало раздражение от того, что ему все время давали по рукам. Он понимал, что Туркменистан становится страной-изгоем, вотчиной диктатора и самодура...
— Да не просто изгоем, а клоуном. Изучение Рухнамы, золотые памятники...
— В целом да, но вообще самые эксцентричные идеи Ниязова реализовались уже позже. А когда он еще не избавился от Шихмурадрова, это все только начиналось. До полного безумия тогда еще не доходило.
Борис страшно тяготился ролью министра и пытался сойти с этой дистанции. Это удалось ему не сразу, но все же он смог уехать послом в Китай. Но и там продолжило вызревать его намерение всерьез бросить вызов Ниязову.
Хотя на самом деле он был готов к этому уже давно. Однажды еще в Ашхабаде я передал ему слова руководства радио «Свободы», которое переживало, что от острой критики в адрес Туркмнебаши может пострадать и глава МИД. А его журналисты уважали, так что мы были готовы ради него в какой-то мере пощадить туркменский режим в своих статьях. Но в ответ Борис махнул рукой и сказал — «Пусть его дальше трахают».
А в Пекине эти настроения у него расцвели. Это понимала ниязовская челядь, которая скоро начала уговаривать Туркменбаши расправиться с Борисом. Повод вскоре был найден, его обвинили в махинациях с продажей каких-то самолетов... Поскольку у меня были свои источники в Ашхабаде, я предупредил Бориса, чтобы он даже не думал возвращаться на родину. Другие его друзья говорили то же самое.
Тогда он приехал в Москву. На тот момент он сильно болел, у него был диабет и другие заболевания... Его положили в Центральную клиническую больницу, где он несколько недель приходил в себя. Но именно там, в Москве, он созрел окончательно и написал заявление о переходе в оппозицию. 1 ноября 2001 года это обращение было опубликовано в российских СМИ.
— А на что он надеялся? Какова была его цель?
— На самом деле у него было немало сторонников среди образованных туркменских чиновников, интеллектуалов, бизнесменов. Он думал, что они могут встать на его сторону и выступить против Ниязова. Занять пост президента он не хотел, но, может, собирался стать лидером переходного периода вплоть до выборов... Он прекрасно понимал, что человеку, который не полностью является туркменом, в большой политике ничего не светит. Наполовину армянина на посту президента не приняли бы никогда. Это слишком национально ориентированная страна.
Но важно даже не это. Борис говорил со мной откровенно, он мне доверял, так что я рано узнал о его позиции. И вот во всем, что он говорил, была драма человеческая и мужская. Он чувствовал ответственность за то, что чуть ли не сам сотворил это чудовище. Для него принципиально было попытаться исправить ситуацию. Я был восхищен его поступком, его ответственностью за дело, за которое он взялся и которое развернулось не в ту сторону.
Хотя я точно знаю, что у него не было планов никого убивать. Речь шла исключительно об отречении Ниязова от власти. Поэтому, когда было объявлено о покушении, лично я сразу понял, что это инсценировка.
Этот человек стал для меня образцом порядочности и ответственности. Я все эти годы не забывал о нем и переживал, что не могу ничего сделать и даже выяснить. Узнать о его судьбе пытались и довольно высокопоставленные люди из российского МИДа, но все потерпели неудачу. И кампания «Покажите их живыми!», в рамках которой правозащитники требовали раскрыть информацию о фигурантах дела 25 ноября 2002 года, не возымела успеха.
— А власти Туркменистана знали, что вы сторонник Шихмурадова?
— Конечно, меня объявили его пособником. В Туркменистане выходили книги, где про меня были написаны какие-то глупости — что я получал по 30 тысяч долларов за каждую статью против Туркменбаши... А я так и не получил ничего, кроме тех часов, которые мне неудачно попытались вручить при нашей первой встрече.
— Но вреда вам нанести не могли, потому что вы гражданин России?
— Ну как сказать... В какой-то момент я узнал от знакомых туркменских чекистов, что в Москву выехала группа захвата с целью меня похитить. В прямом смысле накинуть на голову мешок, поместить в самолет и вывезти под видом дипломатического груза. В те годы такое делалось. Например, таджики так ловили своих оппозиционеров.
Я рассказал об этом своему главному редактору — я работал тогда в газете «Время новостей». Он об этом доложил в президентскую администрацию. В итоге мне выделили майора ФСБ, который какое-то время меня охранял... Опытный майор, начавший охранять журналистов еще в период первой чеченской войны. Поднялась шумиха в прессе. Одновременно мне приходилось прятать семью. Меня предупредили, что похитить могут их, и тогда я сам примчусь к ним и сдамся.
А потом, как мне передали, даже Владимир Путин спросил Ниязова в ходе телефонного разговора — «Что у вас там с Дубновым?». В итоге все затихло, и охрану от меня убрали.
— А про Бориса так ничего никогда и не было слышно?
— Да, в последний раз его видели живым в 2002 году, когда его с другими «участниками заговора» показали по телевидению. Уже тогда он выглядел ужасно и, увы, трудно было верить, что он долго проживет.
И лишь в 2007 году о судьбе Шихмурадова и других фигурантов дела 2002 года спросили у нового президента Курбанкули Бердымухаммедова. Тот сначала отнекивался, называл себя «молодым президентом», утверждал, что еще не принял дела и ничего не знает... Но в конце концов сказал: «Насколько мне известно, те люди, о которых вы говорите, живы». И на этом все. С тех пор прошло 17 лет, и туркменские власти больше не комментировали судьбу Бориса.
2018 год. Фото: Andrew Rushailo-Arno
— А вы как думаете, он может быть жив?
— Нет, я даже уверен, что его нет в живых. Но сейчас, в день его 75-летия, я выступаю с призывом хотя бы раскрыть информацию. Родственники должны наконец избавиться от этой неизвестности. Ниязова давно нет, Курбанкули Бердымухаммедова сменил на посту его сын Сердар... Сколько можно хранить тайну? Борис — достойный представитель туркменского народа, и его биография должна быть известна без утаек.
